Из теней мягкой походкой медленно вышел худосочный лев-альбинос, который обычно спал с внутренней стороны главного входа, и зарычал. Один раз и громко.

Смит загородил собой Глорию, когда огромная кошка начала готовиться к прыжку, и покосился на форум. Но форум был пуст. Только словно шелестела крыльями стайка кожаных голубей, уносясь вдаль.

— Мы одни,— констатировала Глория.

— Беги! — скомандовал Смит.— Я постараюсь его задержать. Выберись наружу, если сумеешь.

— Покинуть тебя? Никогда, любимый! Вместе. Теперь и навеки!

— Глория!

— Джей Смит!

В этот миг зверь вознамерился прыгнуть и тут же привел свое намерение в исполнение.

— Прощай, моя возлюбленная.

— Прощай! Но один поцелуй перед смертью, молю.

Зверь завис высоко в воздухе, испуская голодное покашливание.

— Валяй!

Они слились в поцелуе.

Вверху висела луна, высеченная в форме кошки, бледнейшего из зверей, висела высоко, висела угрожающе, висела долго...

Лев начал извиваться и бешено бить когтистыми лапами в том среднем пространстве между полом и потолком, для которого в архитектуре нет специального названия.

— М-м-м! Еще поцелуй?

— Почему бы и нет? Жизнь сладостна.

На бесшумных стопах пробежала минута, ее нагоняла другая.

— Послушай, что удерживает этого льва наверху?

— Я удерживаю,— ответила подвижная абстракция.— Не только вы, люди, ищете спокойствия среди останков вашего мертвого прошлого.

Голосок был жиденький, надломленный, точно мелодия особо трудолюбивой эоловой арфы.

— Мне не хотелось бы выглядеть навязчивым,— сказал Смит,— но кто вы?

— Я инопланетная форма жизни,— протинькала абстракция, переваривая льва.— Мой космолет потерпел аварию на пути к Арктуру. Вскоре мне стало ясно, что на вашей планете моя внешность может оказаться для меня роковой, кроме как в музее, где я вызываю большое восхищение. Будучи представителем весьма утонченной и, позволительно мне будет это сказать, несколько склонной к нарциссизму расы...— Абстракция смолкла, чтобы изысканно рыгнуть, а затем продолжала: — ...Я наслаждаюсь пребыванием здесь, «среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке (рыгание), затерянный».

— Ах вот как! — сказал Смит.— Спасибо, что скушали льва.

— Не стоит благодарности. Хотя это было не слишком благоразумно. Видите ли, я сейчас размножусь делением. Можно второе мое «я» пойдет с вами?

— Естественно. Вы спасли нам жизнь, и нам понадобится повесить что-нибудь в гостиной, когда мы обзаведемся таковой.

— Отлично.

И она размножилась делением в корчах гемиполуде-мисодроганий и шлепнулась на пол рядом с ними.

— Всего хорошего, я,— протинькала она вверх.

— Бывай,— донеслось сверху.

Они гордо вышли из Новейшего периода, прошли через Греческий и миновали Римский с большим высокомерием и безупречно спокойным достоинством. Уже не Поверженный Гладиатор, Скорбящая Гекуба и Ино экс махина [25] , они забрали ключ спящего сторожа, отперли дверь, спустились по лестнице и вышли в ночь на юных ногах и щупальцах. 

 И вот приходит сила

Это продолжалось уже второй год и сводило с ума.

Все, что раньше работало, теперь отказывало.

Каждый день он пытался это прекратить, но все его усилия наталкивались на сопротивление.

Он рычал на своих студентов, безрассудно вел машину, разбил костяшки пальцев о стены. Ночами он лежал без сна и ругался.

Но не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Его проблема показалась бы несуществующей психиатру, который, без сомнения, попытался бы лечить его от чего-нибудь другого.

Тем летом он уезжал, провел месяц на курорте — ничего. Он принимал несколько галлюциногенных препаратов для пробы — опять ничего. Он пробовал записывать на магнитофон свободные ассоциации, но после прослушивания результатом была только головная боль.

К кому в обществе нормальных людей обращается носитель заблокированной силы?

К такому же, как он сам, если сумеет его найти.

Милт Рэнд был знаком еще с четырьмя людьми, похожими на него самого: его кузеном Гэри, ныне покойным; Уолкером Джексоном, негром-проповедником, уехавшим куда-то в южные штаты; Татьяной Стефанович, танцовщицей, в настоящее время находящейся где-то за Железным занавесом, и Кэртисом Легге, который, к сожалению, страдал шизоидным состоянием параноидального типа и находился в учреждении для безнадежных душевнобольных. С другими он сталкивался ночью, но никогда с ними не говорил и сейчас не смог бы найти.

Блокады имели место и раньше, но Милт всегда справлялся с ними в течение месяца. Этот случай был другой и совсем особый. Расстройства, недомогания, волнения могут заглушить талант, сковать силу. Однако событие, которое полностью деморализовало его более чем на год, было не просто волнением, недомоганием или расстройством. Его доконал развод.

Знать, что где-то кто-то тебя ненавидит, уже несладко, но знать точную форму, которую эта ненависть принимает, проявить полную беспомощность против нее, постоянно жить с ощущением, как эта ненависть нарастает вокруг тебя,— это больше чем неприятное обстоятельство. Обидчик ты или оскорбленный, если тебя ненавидят и ты живешь в этой ненависти, она что-то забирает у тебя — она

отрывает часть твоей души или, если хочешь, порабощает ум; она режет и не прижигает рану.

Милт Рэнд проволок свою кровоточащую душу по всей стране и вернулся домой.

Он мог сидеть и смотреть на лес со своего застекленного заднего крыльца, пить пиво, созерцать жуков-свет-ляков под сенью деревьев, смотреть на кроликов, на темные силуэты птиц, на случайно пробегавшую лису, иногда на летучую мышь.

Он был когда-то жуком-светляком, кроликом, птицей, лисой, летучей мышью.

Одной из причин для его переселения подальше от города, прибавившего еще полчаса на дорогу, была дикая природа.

Теперь между ним и теми вещами, частицей которых он некогда был, осталось лишь застекленное крыльцо. Теперь он был один.

Гуляя по улицам, общаясь со студентами в институте, сидя в ресторане, театре, баре, он ощущал в себе пустоту там, где когда-то он был наполнен.

Нет такой книги, в которой говорится, как вернуть потерянную силу.

Ожидая, он перепробовал все, что приходило в голову. Бродя по раскаленной мостовой в летний полдень, переходя улицу на красный свет из-за того, что транспорт движется слишком медленно, наблюдая, как ребята в плавках играют у бурлящего гидранта, а грязная вода заливает им ноги, пока загорелые матери и старшие сестры в шортах и мятых блузках лениво приглядывают за ними, беседуя друг с другом в тени под козырьками подъездов или витрин магазинов, Милт пересекает город без определенной цели, чувствуя клаустрофобию при длительных остановках. Глаза заливает пот, очки в потеках, рубашка прилипла к бокам и выбилась, снова прилипает и выбивается на ходу.

После полудня наступает время дать отдых уставшим ногам, превратившимся в раскаленные кирпичи. На лужайке он находит скамейку, укрытую высокими кленами, опускается на нее и сидит бездумно минут двадцать пять.

— Привет.

Что-то в нем смеется или рыдает.

— Да, привет. Я здесь! Не уходи! Останься! Пожалуйста!

— Ты — такой, как я...

— Да, я такой. Ты можешь видеть это во мне, потому что ты — это ты. Но ты должна прочитать и послать это тоже сюда. Я застыл. Я... Привет? Где ты?

И опять он один.

Он пытается послать сообщение. Он сосредоточивается и пробует передать мысли за пределы черепной коробки.

— Пожалуйста, вернись! Ты мне нужна. Ты мне можешь помочь. Я в отчаянии. Мне больно. Где же ты?

И снова — ничего.

Он хочет кричать. Он хочет обыскать каждую комнату в каждом доме этого квартала.